Кавказская война (1817-1864): между памятью и историей. одна тема и 2 сообщения

Добрый вечер! 

Всем добрый вечер!

По первому вопросу солидарен во многом с Кочеляевой, которая считает, что это связано с тем, что, как правило, события, рассматриваемые исследователями, сфокусированы вокруг трагичных моментов истории, в которых одна сторона оказывается жертвой, а другая триумфатором. И эта связка “жертва — триумфатор” как раз и формирует проблему в которую оказываются втянуты не только историки и художники, но и самые обычные граждане. Плюс ко всему, в настоящее время северокавказцы в общественном мнении снова как бы по ту сторону баррикад

Уважаемые коллеги, мы уже все поздоровались друг с другом). Прошу начинать обсужение. Прошу Михаила высказаться по первому вопросу. И Николаю Трапшу.

Владимир, очень хорошо обозначил политический контекст в рамках которого возникла актуальность проблематики Кавказской войны. Но мне хотелось бы уточнить сначала несколько моментов. С моей точки зрения, говоря об актуальности проблематики Кавказской войны для народов современного Северного Кавказа, мы сразу выходим за пределы истории как академической науки, и вступаем в сферу того, что английский историк и антрополог Дэвид Лоуэнталь назвал – наследие.

Отличие этих двух сфер заключается в характере восприятия прошлого. Наследие это то, что живо интересует широкую общественность, которая воспринимает и объясняет для себя прошлое с помощью исключительно современных терминов.  Это приводит к стиранию грани, культурной, ментальной дистанции между прошлым и современностью и вменяет людям прежних эпох мотивы и цели нынешнего дня. В наследие нет принципа историзма. Здесь память о битвах, завоеваниях, бедствиях и т.д. проецирует настоящее на прошлое, а прошлое, в свою очередь на настоящее. История исследует и пытается объяснить прошлое во всей его сложности, при этом осознавая, что, поставленная в качестве главной цели - познание прошлого во всей полноте и объективности – недостижима в принципе. Наследие упрощает и проясняет прошлое, привнося в него современные цели и намерения. Наследие относится к прошлому как к своего роду достоянию сегодняшнего дня. Один мой старший коллега как то метко подметил, что часто история на Кавказе воспринимается настолько остро и эмоционально как будто сражения столетней давности отгремели только вчера, а тела павших еще не успели погрести. В данном случае речь идет, с моей точки зрения, именно о феномене наследия.

Наследие, таким образом, особая форма восприятия и интерпретации прошлого. При этом, как правило, среди множества исторических событий внимание общественности, как правило, привлекают те события которые, с одной стороны, могут вызывать яркий эмоциональный отзыв, а с другой, являются важным ресурсом  в процессе созидания и подтверждения различного рода идентичностей – социальных, этнических, политических.

Совокупность исторических событий обозначаемых как Кавказская война, как раз подходит под этот разряд.  Описание военных конфликтов и связанных с ним страданий и подвигов вызывает безусловный эмоциональный отклик у любого человека, а следовательно, пробуждает интерес у широкой общественности. В то же время, память о Кавказской войне, как о любой войне достаточно травматична, особенно если это речь идет об обществах считающих себя «побежденными» или относящим себя к «жертвам». В этом случае вокруг такого восприятия прошлого формируется особый дискурс, который может стать важным, если не ключевым элементом той или иной идентичности.

С другой стороны, наследие, как форма интерпретация прошлого, является в большей степени конструктом, т.е. специально создаваемым образом прошлого, который должен отвечать целям дня сегодняшнего, например мобилизации или консолидации чего-либо. Замечу, что именно это объясняет такой разброс в датировках, смысловых акцентах, оценках Кавказской войны среди интеллектуалов и просто образованной общественности народов Северного Кавказа. Ведь каждый смотрит и интерпретирует Кавказскую войну с точки зрения проведения своей этнической мобилизации или консолидации.

Согласен с Владимиром, что основная проблема состоит в поиске общего так сказать наследия Кавказской войны. Это вызов для федерального центра, на который пока нет ответа.

Чтобы не повторять верные размышления коллег, отмечу два момента. Во-первых, длительная борьба горских сообществ с Российской империей дала множество примеров героизма, жертвенной любви к своему народу, свободолюбия, равно как и гнусного предательства и неоправданной жестокости. Историческая память фиксирует моральные оценки этих явлений и траслирует по цепочке поколений. Яркие образы XIX столетия актуальны для нее и в нынешних условиях. Во-вторых, в постсоветский период строится новая система этнической идентичности у каждого из народов Кавказа, а в ее основе должны лежать обновленные стереотипы исторической памяти, отвечающие сегодняшним реалиям. Поэтому разработка соответствующей проблематики пользуется широкой общественной поддержкой

Спасибо, Михаил, за очень интересный ответ. Мне кажется, наследие и есть то, что мы называем исторической памятью и о чем сегодня пытаемся говорить. Среди наших участников - Ляна Ашхот, она известный черкесский активист, она автор нескольких проектов, связанных с репатриацией сирийских черкесов на родину. Я хотела бы спросить у Ляны - что для нее лично память о Кавказской войне и о 21 мая, дне, который приближается?

Да, история на Кавказе, особенно Кавказской войны, воспринимается как события недавнего прошлого. Если для историка извне Гуниб, Гимры, Ахульго, Дарго, Ведено, Мескеты. Старые Атаги и т.д. - только названия, то в Дагестане и Чечне это села, где живут потомки тех, кто воевал, умирал, отстраивал свои сожженные жилища, поэтому тоже научные и околнаучные дискуссии воспринимаются так остро.

Прошу также подключаться к обсуждению Даниила Чадаева, он служит в Макйопской и Адыгейской епархии и, наверное, как никто другой понимает, что такое тема войны и мира, тема покаяния... 

Прошу также высказаться Сергея Манышева, он аспирант Института Российской истории...