НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

Статья кандидата философских наук, социолога, политолога, сотрудника Владикавказского института управления, автора “Атласа этнополитической истории Кавказа (1774-2004)" Артура Цуциева посвящена вопросам истории границ Ингушетии.

Работа подготовлена как рецензия и реакция на статью М.Албогачиевой и В.Бобровникова, открывающую проект «Кавказского Узла» об истории границ Ингушетии. Автор дополняет проект рядом картографических материалов XVIII века и их кратким анализом.  В работе иллюстрируется, как историческая картография помогает прослеживать  изменения границ этнического расселения на Центральном Кавказе, превращение этих границ в административные и политические – на различных исторических этапах от установления российской протекции над регионом до формирования здесь фиксированных империей «национальных» территорий, их объединения в административные округа и до создания советских национальных автономий. Сомнительной, с точки зрения автора, является возможность использования исторической картографии и «документированных» ею этнических границ как оснований в решении современных политических, в том числе - территориальных проблем в регионе.

***

А.Цуциев

К исследовательской и идеологической «демаркации» границ Ингушетии

(1) Два политических подхода к исторической картографии

Исследовательский и медийный проект по истории границ Ингушетии ¹ может стать, наверно, одним из целой серии аналогичных проектов, посвященных «визуальному документированию» отдельных этнических историй с помощью аутентичных карт ². Традиция «национальных» исторических атласов (состоящих из карт-реконструкций, сделанных современным историком/ картографом или идеологом) сменяется новым жанром: авторский текст или письменный документ теперь обязательно должны сопровождаться изображениями «настоящих» исторических карт.

Для Кавказского региона эту смену жанровых эпох в исторической картографии легче всего проследить по изменениям в работах, посвященных Армении. Время выдающихся атласных работ профессиональных историков и картографов - от Сурена Еремяна до Бабкена Арутюняна и Роберта Хьюсена - в общем-то уходит: читатель (а точнее – зритель) должен видеть «подлинное изображение прошлого», помимо той его «проясненной версии», которую ему предлагает исследователь и идеолог в своей реконструкции.  

Наступает время изданий, картографический визуальный ряд которых опирается или обязательно включает изображения аутентичных карт.  В частности, по истории Армении этот жанр представляют работы Рубена Галчяна ³. На северокавказском материале значительным является исследование Самира Хотко «Открытие Черкесии: Картографические источники XIV-XIX века» ⁴. Активно развиваются сегодня многочисленные интернет-ресурсы, связанные с исторической картографией ⁵ и являющиеся важным подспорьем как для исследований, так и для национальных историко-идеологических рефлексий. 

Смена информационно-технологических эпох означает, прежде всего, обогащение тех источниковых возможностей,  с помощью которых исследователь или идеолог стремится довести до своей аудитории некую базовую научную идею (гипотезу, парадигму) и/или определенное идеологически-значимое положение (лозунг, идеологему). Задача ознакомления аудитории с аутентичными картами состоит в обеспечении документальной убедительности исследовательских гипотез и/ или неких политических заявлений.  

Отсюда при анализе таких продуктов желательно: 

(а) учитывать актуальный политический контекст, в котором размещается атласный пакет с картами; 

(б) обратить внимание на центральную идею – ясно проговоренную или, напротив, подразумеваемую, с помощью которой и для которой такой атласный пакет сформирован и комментирован; 

(в) рассмотреть  само документально-визуальное оснащение этой центральной идеи.

Для случая Ингушетии и специального медийного проекта по истории ее границ: 

(а) Актуальный политический контекст связан с современным конфликтным установлением административных границ Республики Ингушетия как субъекта Российской Федерации ⁶. Этот политический контекст касается не только и не столько формально-правового установления в прошедшем 2018 году административной границы между Ингушетией и Чечней. Он напрямую касается и границ Ингушетии с Северной Осетией: специфическая политическая процедура установления «чечено-ингушской границы» –  минуя необходимый минимум представительного общественного согласия, воспринимается в Ингушетии как возможная «пробная обкатка» для формальной легитимации унаследованной от советского времени границы с Северной Осетией, теперь уже в нормах российского законодательства. 

(б) Представляются различимыми две основных идеи или задачи проекта – идеологическая и исследовательская. Первая из них состоит, вероятно, в  определенном документировании уровня легитимности/ нелегитимности административных границ современной Ингушетии («травматическая» идеологема). Вторая задача состоит в самой иллюстрации изменчивости границ, а также положения о том, «воображаемая география» играет важную роль в упорядочении политической реальности, а создаваемые государством границы – через военные, колонизационные и иные значимые для этнического расселения кампании – являются фактором самой этничности   (исследовательская парадигма);       

(в) Проект оснащен богатым корпусом изображений аутентичных карт, многие из которых уже сейчас доступны в интернете. 

Небольшой картографический ряд, который  сопровождает открывающую статью М.Албогачиевой и В.Бобровникова, в целом достаточно ясно иллюстрирует обе возможные задачи:  идеологическую (несправедливость нынешних административно-политических границ, их «травматизм»), и исследовательскую (изменчивость границ, имперская вовлеченность в их формирование).  

Я опасаюсь, что исследовательская задача проекта может оказаться подчинена вполне определенной идеологической мотивации, превращающей исторические материалы XVIII-XIX веков (исторические карты, в частности) в аргументы для современной политической повестки и что именно для этой современной повестки происходит, собственно, обращение к историческим материалам. Такая идеологическая интенция вполне очевидна, когда вы намереваетесь, скажем, «демаркировать исторические границы Ингушетии» – через определение границ этнического расселения, соответствующую этническую атрибуцию горских обществ и отдельных аулов (их владетелей)  XVIII века, а затем трактуете эти границы в качестве некоего шаблона перекройки современных административных границ. Один из авторов проекта в своей ранней, но вполне «концептуальной» работе, указывает, что целью проводимого им исторического исследования является «выявление точных внешних границ Республики Ингушетия» и что «изучение различных письменных источников  государственного строительства Ингушетии с периода вхождения ингушского народа в 1770 году в состав Российской империи по настоящее время» необходимо «для установления истинных границ субъекта [Российской Федерации]...» ⁷.

Очевидно, что поиск в исторических документах XVIII-XIX веков данных об «истинных границах» современного субъекта РФ и выстраивание его «точных [административных] границ» по контуру исторически менявшихся границ расселения может иметь альтернативное идеологическое прочтение:

1. Обнаруживаем относительно устойчивые границы традиционного ингушского расселения; однако на значительной части своего географического протяжения эти границы сдвигались, а часть из них сохраняла/ приобретала не «линейный», но зональный характер (районы этнически смешанного населения, где некоторые из соседей также считают себя «на родине»). Ингушетия как пространство исторического, традиционного расселения ингушей обрамлена такими «совмещаемыми» областями и не совпадает с Ингушетией как административно-политическим образованием с «линейными» границами.

Обнаружение такого несовпадения подвигает к пониманию, что должны «подправляться» не границы, а меняться сами политические режимы внутри этих границ, которые сейчас во многом опираются на такую неформальную иерархию этнических/титульных «хозяев» и «гостей».   

2. Устанавливаем исконные, исторически-вневременные, эксклюзивные ингушские территории, обрамленные такими «линейными» границами и составляющие коллективную этническую собственность ингушского народа. Ингушетии как административно-политическому образованию в составе Российской Федерации надлежит совпасть с этими исконными землями, вне зависимости от того, как воспринимают эту перспективу иноэтнические группы в ныне смешанных районах и под иной административной юрисдикцией. 

Нужно сказать, что поиск исконных границ хранит богатый репертуар претензий: после «демаркации исконных границ» по сохранившимся картам и письменным источникам последует фаза определения «исконности» («истинных границ»)  по древнему ареалу распространения языка или, еще лучше, языковой семьи (по топонимике, например, где «кавказская» предшествует «иранской»). Затем мы будем свидетелями «демаркации» этнических границ по географии распространения археологических культур (кобанской, например), а затем и по распространению «гаплогрупп Y-хромосомы из палео-ДНК» (J2a, например), носителям которых также будет вменяться их «этническая идентичность» из современного списка народов.   Все это занимательная политическая перспектива, которая уже сейчас вполне проступает из идеологических и около-академических уточнений «истинных границ».   

Без внятной рефлексии над этой концептуальной развилкой исследовательский проект о границах Ингушетии останется неизбежно именно идеологическим предприятием. Идеология будет проявляться в явной или неявной рекомендации избирательно «читать» меняющиеся этнические границы (ареал расселения) как политические границы Ингушетии, некоего внеисторического «национального тела».  Ясно, что внимание будет фокусироваться на главных для национального общественного сознания «травматических» случаях (Пригородном районе Северной Осетии, например). Сами эти исторические травмы должны быть «болезненно зримы»: визуально документированное «национальное пространство» должно быть показано/ картографировано именно в травматическом состоянии – или полностью разрушенном, или с болезненно отторгнутыми фокусными/ исконными территориями. ⁸

В целом, для случая Ингушетии идеологически актуальными являются три разных историко-территориальных сюжета: 

(а) земли ингушского традиционного/ исторического расселения, но оказавшиеся «разделяемы» с соседями, то есть «этнически смешанные» (здесь будет необходима доктрина «первопоселения», «исконности», и здесь идеолог будет обращаться, прежде всего, к осетинской теме) ⁹;  

(б) земли «чужого» исторического расселения, но освоенные/ колонизованные ингушскими обществами (здесь нужна будет доктрина «реконкисты» – возвращения земель, и здесь идеолог обращается к кабардинской теме) ¹⁰; 

(в) земли, население которых не имело ранее и отчасти не имеет сейчас такой «дихотомической», взаимоисключающей этнической идентичности <ингуши или чеченцы>  (здесь идеолог будет обращаться к орстхойской/ карабулакской теме).       

По всем этим сюжетам важно понимать, какую идеологему и политическую стратегию исследователь питает своими штудиями. В последнем типологическом случае можно, конечно, проявлять в академическом тексте вполне идеологическое раздражение «передачей Чечне осенью 2018 года до 10% территории Ингушетии…» ¹¹ и, соответственно, способствовать формированию мифа о «предательстве». Однако можно пойти по другому сценарию, а именно – заметить, что Евкуров сохранил в составе республики все населенные пункты бывшего Сунженского казачьего округа, в которых ныне преобладает или где почти исключительно ингушское население ¹². 

В этом случае Евкуров будет восприниматься прагматичным руководителем, в «картине мира» которого забота о конструктивном соседстве обоих вайнахских народов. Он окажется у вас не предателем, но политиком-реалистом. Как и его чеченский контрагент, который не стал следовать рекомендациям о размежевании Чечни с Ингушетией по той (вполне искусственной) административной границе, которая существовала между ними ко времени объединения в 1934 году и которой давно уже нет ¹³.

Рефлексируется ли вообще и как именно рефлексируется исследователем такое воспроизводство ресентимента, национальных исторических травм? Какова вообще возможная стратегия преодоления «исторических травм» для Ингушетии - по ту сторону документированного раздражения несправедливостями? 

Еще раз отметим: здесь просматриваются два политических подхода.  Один из них будет опираться на представление об этнически эксклюзивных, «исконных» территориях, четкие границы которых можно однозначно выяснить («демаркировать») и, соответственно, снабдить этим «правильным знанием» современный политический контекст. А именно – требованием об изменении (или, напротив, о консервации) существующих административных/ политических границ.  Очевидно, здесь имеет место претензия на изменение (или сохранение) иерархии коллективных прав между группами - «коренными» и «пришлыми», «хозяевами» и «гостями», «титульными» (оснащенными властью) или «нетитульными». Этот подход актуален для многих регионов современного российского Кавказа (где Ингушетия с ее этнически почти гомогенным населением – не самый характерный пример). 

В этой стратегии вы всегда столкнетесь с ситуацией конфликта одного коллективного этнического права против другого. Вы столкнетесь с соблазном считать одно из этих коллективных этнических прав выше другого. В некоторых случаях будет даже реализована попытка сделать такое предпочтение нормой современного российского законодательства и критерием восстановления прежних/ ранее измененных национально-административных границ.    

Но с таким предпочтением какого-либо автохтонного или иначе обоснованного «этнического права» никогда не согласятся поколения людей других национальностей, которые здесь, в этих границах родились и выросли. Это – и их родная земля, и чьи-либо исключительные претензии на нее будут встречены вполне предсказуемым образом. 

Другая стратегия – вообще снятие этой дихотомии коллективных этнических прав, понимание и конструирование пространства общей родины для представителей различных этнических общностей. Это стратегия гражданской рефлексии над общей историей, в которой историческая память не отбрасывается, но перестает довлеть над отношениями соседей, отравлять само соседство историческими иерархиями «исконных vs пришельцев» как основаниями для современных жизненных перспектив.

Основной вопрос для многих кавказских уголков – почему не получается? Почему жизненные перспективы и сценарии коллективного действия мыслятся, прежде всего, в этнических категориях? Ответ мне кажется вполне очевидным: не потому «не получается», что ушедшая Русская империя была избирательна в своих коллективных репрессиях и преференциях ¹⁴, но потому что политические/ гражданские кондиции самих этих локальных обществ (их доминирующая политическая культура) почти исключают такие пространства общей родины. Даже наши правозащитники и гражданские активисты – почти всегда этнические правозащитники и активисты, а разрешенное сверху «гражданское» общество – это этнически сегментированное общество лишь с зачатками гражданских (по определению вне- и надэтнических) институтов и стратегий.

С одной стороны, этническая повестка  по-прежнему замещает повестку общегражданскую, и даже мимикрирует под нее и преподносится в качестве таковой общегражданской. С другой стороны, есть сомнения в соразмерности  реакции государства на ту протестную, но ненасильственную публичность, с которой такая этническая повестка заявляется. Очевидно, что дальнейшее вытаптывание гражданского поля, с его инструментами и организационными формами, лишь способствует консервации местной кавказской повестки на том уровне, где узко-этнические озабоченности, разделяющие общество, никак не вырастут в солидарные общегражданские и где никакие долгосрочные конструктивные шаги в этнических конфликтах оказываются «по определению» невозможны. 

Хуже того, устранение   умеренных этнических активистов не только удерживает политическую повестку на до-гражданском уровне, но создает условия для радикализации этой повестки и итоговому отбрасыванию ненасильственных форм ее публичности.  Да, мы будем десятилетиями оставаться в этой духоте выдвигаемых взаимоисключающих претензий и идеологических поисков «исконных и правильных границ» - в сотнях случаев, по всему Кавказу. Но при этом будем полагать, что таков наш потолок, наш «наилучший» сценарий.

(2) Первые обзорные и разведывательные карты: от Делиля до Вонявина 

Здесь я перейду ко второй части своего комментария, которая непосредственно касается картографического оснащения проекта ¹⁵. В статье М.Албогачиевой и В.Бобровникова начальные хронологические рамки проекта задаются двумя картами русского военного и академического авторства – 1784 года (основание Владикавказской крепости, план крепости Фохта ¹⁶) и 1787 года (общегеографическая карта Кавказа Гюльденштедта и Палласа ¹⁷).  

В статье отмечается, что: «Ингушетия появилась на картах южных границ России в последней четверти XVIII – начале XIX в. … Она включала земли лояльных империи, но разноплеменных горских «обществ», принявших в 1770 и 1810 гг. российское подданство… Ранние картографы плохо представляли себе то, что было на месте Ингушетии до русских, их более интересовало «замирение» Кавказа, по планам военных властей Линии ¹⁸ и центральных ведомств Санкт-Петербурга»… «Первые военно-топографические (дорожные и административные) карты Центрального Кавказа [1787], и копировавшие их зарубежные составлены в годы победоносных войн с Османской империей и Ираном, позволивших включить Кавказ в сферу влияния России».

Представляется, что русский государственный интерес и русская «ранняя картография» Центрального Кавказа все же возникают раньше эпохи «замирения». Этот интерес поначалу выступает как общеполитический и разведывательно-коммуникационный и остается еще далеким от задач военно-административного овладения краем. 

Понятно, что такой сфокусированный проект как «история границ Ингушетии», который опирается на документы «внешнего наблюдателя» (на его картографию), вынужденно минует исторические времена «до русских»: ведь искомый предмет вплоть до середины XVIII века еще скрыт от картографической и, тем более, экспедиционно-обоснованной детализации. Наблюдателю еще только предстоит обнаружить на Центральном Кавказе многочисленные горские «землицы», тем более - в их развивающихся  этнических различениях/ категоризациях. Однако стоит отметить хотя бы самые основные работы в этой эпохе, предшествующей русской военно-административной экспансии на Центральном Кавказе (1763+). 

Центральный Кавказ в исторический период, предшествующий русской государственной экспансии при Екатерине II, будет оставаться периферией двух магистральных приморских направлений имперского соперничества – азово-черноморского (России с Оттоманской Портой) и прикаспийского (России с Персией, Порты с Персией). Важнейшие «фланговые» подвижки в русской осведомленности о Кавказе связаны с петровскими военно-экспедиционными кампаниями - азовскими  (1695, 1696) и каспийской/ персидской (1722-1723).

Здесь уже можно различить своего рода «картографию разведки», «оперативного сопровождения» военных кампаний и картографию «освоения». Именно разведывательным, военно-коммуникационным интересом к силам,  союзным для русских к югу от Большого Кавказа (Картли и Кахетии Багратидов, армянским меликствам Арцаха), определяется появление русской «карты Северного Кавказа» 1719 года ¹⁹. На этой карте, созданной, вероятно, помощником Александра Бековича-Черкасского Султан-Али Эшевым (Абешевым) впервые в Новое время картографически локализуется область расселения вайнахских горских обществ ²⁰.  

Далее отметим замечательную работу Гийома Делиля 1723 года – «Карта стран, окружающих Каспийское море…» ²¹, на создание которой прямое влияние оказали грузинские источники (в лице Сулхана-Саба Орбелиани) и  новейшие русские источники по береговой линии Каспия ²². Определенность влияния Орбелиани на карту Делиля позволяет считать эту работу - в части, касающейся Грузии и ее северной горской периферии - репрезентацией того самого «imaginary cartography»: карта предоставляет возможность увидеть, как именно воспринимала географию и границы своей страны грузинская политическая и культурная элита того времени1.

Делиль и через него, вероятно, сам Орбелиани передают разделение Грузии между двумя зонами имперского сюзеренитета – оттоманского (над Имеретией) и персидского (над Картли и Кахетией). Северная периферия/ горская граница Грузии состоит из различных областей, в выделении которых просматривается использование этнического  и историко-географического основания. Будущая Ингушетия или какая-либо из ее областей здесь еще не вычленены внутри провинций Toucheti и, вероятно, Grand Osseti, составляющих часть этой северной горской периферии Грузии. Сама северная граница Грузии проведена линейно, в частности -  по Petite Mont Caucase (вероятно, Скалистый хребет) и отделяет Грузию от Черкесии/ Кабарды, зависимой от Du Kan des Tartares. 

Интересен здесь именно тип изображения политических границ на карте – их  сплошной монотонно-линейный, а не дискретный или зонально-многослойный характер. Скорее, европейская «вестфальская» картографическая эпоха требует от Делиля таких линейных «европейских» границ на Кавказе, нежели грузинский царский дом обязательно полагает их таковыми. 

Самым существенным «белым пятном» на карте Делиля является территория между Кахетией и русской Линией на нижнем Тереке, т.е. Чечня и восточный Дагестан.  Их территории сжаты, «исчезают» в узкой полосе между грузинской (персидской) границей и Тереком, [дагестанским] Прикаспием (под русским военно-административным контролем с 1723 года). Отсюда карта критически переоценивает коммуникационную доступность Грузии со стороны русского геополитического плацдарма на нижнем Тереке. 

Первые предложения о строительстве укреплений в привязке к задаче обеспечения коммуникаций от русской границы (Терки, Святой Крест) в Грузию было сформулировано уже около 1725 года Вахтангом VI: «желал он, чтоб построена была крепость близ чеченцов у теплых вод, от Терка [русская крепость в устье Терека] в двух днях разстоянием, которое место против его владения…» ²⁴. В 1733 году появляется первая карта Центрального Кавказа, которую уже можно назвать прото-топографической, детальной картой местности. Вероятными ее авторами являются Георгий Гарсеванишвили и Джамаспи Херхеулидзе, представляющие ближайшее окружение Вахтанга VI.   

Карта развернуто показывает нелинейную структуру дарьяльской границы (некоторого пространства, а не линии) между Грузией и Кабардой. Используется техника литерной атрибуции, буквенно-символического приписывания  изображаемой территории к определенной политии/ стране. Здесь впервые специфически именована и представлена часть территории [современной] Ингушетии. В устье Чареха [Джерах, Армхи]  отмечена  «первая грузинская деревня», а по самой же речке Армхи указаны «40 деревень, называемых кистин» (подчеркнуто – А.Ц.), причем - как «части Грузии [к] Кабардам пририсованных». Таким образом, авторы карты показывают определенную властную версию касательно политических границ и их несовпадение с границами этническими2. 

В районе будущего Владикавказа, на левом берегу Терека на карте отмечен известный позже кабардинский аул Боруко ²⁶. Восточнее Боруко, уже по правому берегу Терека, в верховьях Сунжи  указан еще один кабардинский «кабак» - Алимурзин ²⁷. К этому времени ингушские горские аулы и их «дочерние» отселки, вероятно, еще не вышли на плоскость через дефиле Терека, Камбилея и Сунжи ²⁸. Но на Балсу (Фортанге) уже «прибавлено: 100 деревень [карабулаков]».

В 1730-1740 годы создает свои выдающиеся картографические работы Вахушти Багратиони, которые позже будут сгруппированы в два атласа – «казанский» 1735 года и «московский» 1742-1743 годов ²⁹. Очевидно значительное влияние Вахушти на русскую и французскую (читай – общеевропейскую) картографию Кавказского межморья в период 1735-1784. Отметим и существенное обратное европейское и русское ³⁰ влияние на Вахушти. Сам изобразительный стиль Вахушти существенно отличается от предшествующих или современных ему образцов армянской и грузинской картографии ³¹. Карты Вахушти – это массив грузинских, а затем и русских данных по Грузии и Прикавказью, «изложенных» в соответствии с канонами европейской политической картографии того времени ³².  

В 1738 году Жозеф-Никола Делиль (младший брат Гийома Делиля), работая над первым всероссийским атласом,  осуществляет перевод главной, обзорной карты из этого атласа Вахушти на французский язык.  Именно через младшего Делиля карта Грузии/ Кавказа Вахушти интегрируется затем в европейскую картографию XVIII века и будет долго оставаться модельной версией для изображения региона. Здесь впервые земли вайнахских обществ начинают отражаться картографически в своей сложной структуре и территориальной «граничной» определенности. 

Одной из очевидных стилевых характеристик европейского влияния на картографию Вахушти является обязательное изображение линейных границ и «гомогенных» территорий. Отсюда Вахушти в целом противоречиво - и картографически, и доктринально (истолкование пределов грузинского сюзеренитета) - определяет северный/ горский лимитрофный пояс частью Грузии, ее «внутренней границы».

В  1742-1743 годах Вахушти составляет свой второй, т.н. «московский» атлас из 19 рукописных карт. Ряд карт уже сделаны параллельно на грузинском и русском языках и более детально изображают территорию, в том числе горских районов, примыкающих/ являющихся частью грузинской границы. Впервые здесь появляется изображение линии русской границы, охватывающей и полосу правобережья Терека с Брагунским владением3.

В тексте «Географии» Вахушти замечает: «Дзурдзукию, Кистетию и Глигви считают своими кахетинцы, но они не платили им дани, а более всего повинуются черкесам, как и прочие овсы».  Важен этот оборот, различающий восприятие пределов воображаемого сюзеренитета («считают их своими») и реального политического пространства («считаться своими не хотят»). Насколько такое различение проведено у Вахушти картографически – это отдельный исследовательский вопрос.

Обратим внимание, что в «генеральных» картах грузинский географ вновь склоняется к изображению/колорированию территории Грузии как непосредственно граничащей с Кабардой по [Скалистому хребту]: весь горский лимитрофный пояс, включая ингушские общества, изображается в пределах Грузии. Вместе с тем, в «областных» картах отдельных царств из атласа 1742-1743 годов Вахушти отходит от такой однозначности. 

Показательно, что картография «горской границы» у Вахушти не отражает с точностью и полнотой его собственных сведений: в частности, даже на этой детальной карте не показан аул Ангусти/ Ангушт, упоминаемый самим грузинским географом в его «Географии» и  расположенный к северу от Скалистого хребта ³⁶.

Вахушти в своей картографии выступает не только как политический географ, представляющий современную ему эпоху, но как историк, который реконструирует эпоху ушедшую. В частности, одна из его работ 1742-1743 года является картой-реконструкцией домонгольского времени в истории Грузии (и Кавказа в целом). Вахушти показывает здесь общую полосу горских обществ – без их внутреннего различения – протянувшуюся с запада на восток вдоль Большого Кавказа между грузинскими царствами и предгорными равнинами [Алании], которую Вахушти по грузинской традиции называет «Старой Овсетией». После монгольского опустошения эта «Старая Овсетия» станет Кабардой ³⁷.     

В атласе 1742-1743 годов начинает прослеживаться знакомство Вахушти с русскими источниками, с обновленным (хотя еще далеким от корректного) изображением речной сети на Северном Кавказе и береговой линии Каспия. Вместе с тем, очевидно определяющее влияние грузинского географа на ту версию этнополитической  картины Центрального Кавказа, которая будет представлена в первом атласе Российской империи 1745 года ³⁸.

Одним из полевых источников по Центральному Кавказу, собираемых для академического атласа Российской империи 1745 года (но не использованных в его составлении),  являются карты, подготовленные  геодезистами Степаном Чичаговым и Сергеем Щелковым (Счелковым), которые работали в Астрахани и прикавказских районах губернии при В.Н.Татищеве. Чичагов составил «карту Большой и Малой Кабарды» ⁴⁰, Щелков – «пространство от Кизлярской крепости за рекой Тереком до персидской границы и до Малой Кабарды».

Карта сопровождается «Табелем…» с перечислением указанных в карте деревень, в том числе – кабардинских кабаков по течению Кумбилея, Сунжи, Назранке и Эндерипсу [в пределах нынешней Ингушетии]. Названия деревень даны по именам их владельцев или основателей4. Вероятно, от названия одного из этих аулов, указанных на карте 1744 года, а точнее,  от его местечка и возникшего здесь в 1780-е годы ингушского поселения, берет свое имя современная Назрань ⁴².

Отметим, что, хотя карта Чичагова 1744 года не успела повлиять на содержание соответствующей карты Атласа Российской империи 1745 года, она будет интегрирована в более поздних картографических материалах 1760-1780 годов.  

Карта «Калмыцких пустынь…» показывает и Кабарду и опирается на работу Чичагова 1744 года (в том числе, включает перечисление сел в «Табеле»). Отсюда, в частности, ее анахроничность в указании кабардинских кабаков по верхней Сунже и Камбилею, вероятно, ушедших отсюда в середине 1740-х годов ⁴⁴. Вместе с тем, карта актуализирована рядом важнейших изменений: здесь впервые (?) показана крепость Моздок ⁴⁵. 

В 1755 году создается рукописная карта по материалам коменданта кизлярской крепости Ивана Фрауендорфа ⁴⁶. Эта карта стала основой и была дополнена во франкоязычной карте 1766 года, сделанной офицером французского посольства в Петербурге Филиппом Голлар де Содрэ (Gaullard de Saudray) ⁴⁷.

Эта карта еще ждет своего исследователя, в том числе – исследователя динамики этнических границ на Центральном Кавказе и возникновения/ формирования здесь «национальных территорий». Она иллюстрирует новое качество русского государственного интереса к общему изучению Центрального Кавказа - уже не только в его транзитно-коммуникационном  значении (путей в Грузию), но как широкого кавказского фронтира, включающего русскую Линию и многоэтничное  «залинейное» порубежье5. 

В этот период в Петербурге  формируется более активный, «екатерининский» курс в отношении Кавказа. Для Кабарды и ее горской периферии  эта смена курса будет означать отказ России от рамок Белградского договора 1739 года (с признанием нейтрального статуса Кабарды) и переход к стратегии установления полного российского контроля над предкавказскими равнинами бассейна Терека и Сунжи. 

Замечу здесь, что в 1760-1770 годы на Тереке и Сунже формируется новая общечеченская полития – как контрагент и соперник феодальных домов (кумыкских, кабардинских, аварского), претендующих на контроль над плоскостными землями – полем вайнахской народной колонизации ⁴⁹. Эти феодальные дома патронируются русскими властями на Линии, неизбежно втягивая последние в конфликты с горскими обществами в их «равнинных» земельных интересах. Общечеченская идентичность развивается в контексте этих социально-политических процессов (народной колонизации сунженской и затем притеречной плоскости, формирования политических – силовых и идеологических - гарантий для нее).  

Появляется и отдельная историческая траектория для западных вайнахских (ингушских и карабулакских) обществ. Они также начинают выход и закрепление на равнине, но сценарий здесь будет несколько иной: в частности, Шолха – колония материнского Ангушта на равнине, которая возникла вероятно в 1750 годы, сама будет искать русской протекции против кабардинской княжеской гегемонии. Русская имперская протекция будет нужна и для уже возникших на равнине первых ингушских поселений, но еще больше - для новых. Этот контекст будет дальше наполнять политическим содержанием локальное «этнографическое» отличие ингушских обществ от прочих чеченских. Отсюда ингушская «рамка идентичности» (зреющее национальное самосознание) будет опираться на этот «исходный» вектор обособления от общечеченской политической истории. 

Империя и сама будет заинтересована в локальных союзниках в горских тылах у Кабарды. Экспедиция 1768 года геодезиста Степана Вонявина на Центральный Кавказ и составленная им карта есть отражение многогранного интереса Екатерины II и ее круга к региону – общеполитического, военно-коммуникационного, но «насущно» - интереса в получении стратегического сырья бюджетного и военного назначения (серебра и свинца). Интерес же в распространении протекций над горцами будет носить сугубо вторичный характер: знание этнической  географии горной полосы Центрального Кавказа было необходимо для решения старых коммуникационных задач и, вновь возникшее обстоятельство, для обеспечения безопасной добычи и переработки горнорудного сырья на месте.   

Карта Вонявина сопровождает его отчет о результатах экспедиции. Задача экспедиции  состояла в обзоре территорий перспективных месторождений в Осетии (на Центральном Кавказе в целом) и в описании основных факторов, способных повлиять на доступ к ним и их разработку6. К таковым факторам относится сложный природный ландшафт и география расселения горских обществ, в землях которых предполагается разработка месторождений. Российские власти начинают продумывать варианты переселения горских обществ из местностей, попадающих в зону вероятных месторождений. Карта Вонявина намечает конкретные районы под переселение горцев на равнину: соответственно литерами на карте указаны сектора для возможного переселения различных обществ, с границами вдоль рек ⁵¹.

В частности, под расселение ингушей Вонявиным предлагается  полоса земли между Тереком и Кумбилеем (литера F на карте), прочерчивая таким образом равнинную границу ингушей с соседними осетинскими обществами по Тереку. Именно в пределах этой земельной полосы F в 1784 году будет основана Владикавказская крепость, которая вплоть до 1856-1859 годов будет зачастую отображаться на картах в границах земель расселения ингушей (назрановцев) и общей «Области чеченцев» (мизджегов, кистин) ⁵².    

Карта Вонявина отражает характер категоризации горских обществ русским исследователем и разведчиком: общества еще не сгруппированы по «народностям» как этническим группам, четко объединенным/ разделенным языковым признаком. Вонявин характерно оперирует термином «народ» в применении к конкретным горским обществам («алагирцы», «куртатинцы», «ингушевцы»), но не к категориям, объединяющим эти общества по языковому критерию или «политически практикующим» свое единство и соответствующее различение (как современные осетины и ингуши). Собственно, даже обобщающая категория «Осетия» у Вонявина еще не имеет четкой этнической, языковой коннотации и не ограничивается жестко только обществами, говорящими на осетинском языке.  

Категория «Осетия» заимствована в русское употребление прямо из грузинского (где этноязыковая спецификация горцев уже имеет давнюю традицию), но применяется явно под влиянием кабардинского обобщающего термина Kušxa (горцы), включающего разноязыкое горское население от Эльбруса до Сунжи ⁵³. Отсюда ряд обществ «Осетии», которые отмечены русским военно-политическим патронажем, показательно включает и часть нынешних осетин, и часть нынешних ингушей («киштинцев»), и балкарцев («горских татар»). 

Категория «Ингушетия» у Вонявина пока отсутствует. Ее исходная русская форма в середине и второй половине XVIII века - «ингуши/ ангуштинцы» обозначает только локальную общность, проживающую в крупном ауле Большие Ингуши/ Ангуште и его дочерних колониях (в частности, в Малых Ингушах/ Шолхи). Иначе говоря термин ингушевцы (унгушевцы у Вонявина в 1768 году)  не тождествен нынешней этнической категории «ингуши», объединившей в XIX веке галгаевцев, фаппинцев, цоринцев, галашевцев и другие локальные западно-нахские общества. 

Политическое содержание карты  Вонявина 1768 года ясно отражает намерения российских властей изменить географию этнического  расселения в крае – в том числе на равнинных, предгорных территориях - в целях создания условий для эксплуатации месторождений в горах. Переселение горцев на кабардинскую равнину – как российский проект -  неизбежно  поставит вопрос не только о непризнании сюзеренитета Кабарды над горами, но о суверенитете России над самими предгорными (собственно кабардинскими) территориями ⁵⁴. 

Отмечу здесь, что речь идет именно о кабардинской – в политическом смысле – территории в этот период. «Кабардинской княжеской» (Таусултановой/ Шолоховой, Гиляхстановой/ Мударовой) ее воспринимают тогда и сами горцы: обращаясь к договорной процедуре аренды земли у кабардинских князей или же утверждая свое право просто силовой защитой текущего хозяйствования на участках предгорных равнин.  

Сохранение в народных преданиях реминисценций о былом широком расселении горцев на этой плоскости еще не делает ее в XVIII веке Ингушетией или Осетией, а обращения горских владетелей/кланов к кабардинским князьям об аренде земли для поселения на равнине вряд ли содержат какие-либо апелляции к такой былой ингушской или осетинской «исконности». Еще меньше апелляций к исконности содержит практика силового соперничества и «выдавливания» горцами кабардинских кабаков из предгорной зоны.

Очевидно, что горские общества выступают как маленькие политии – местные «субъекты права» в отношениях с кабардинскими княжескими домами, грузинским государством и его сеньориями или с русскими имперскими властями на Линии. Отсюда границы земель этих обществ (их расселения и хозяйственного использования) начинают выступать как границы прото-политические. Изменение границ хозяйствования и, затем, расселения повлечет за собой изменение границ локальных прото-политий и, одновременно, становление политий на новом этническом уровне.  

(Северная) Осетия и Ингушетия в равнинном расширении своих «этнических границ» после 1769-1774 года будут развиваться как российские протектораты в бывших пределах Малой Кабарды. Эта протекция станет предполагать все более жесткое администрирование территорий расселения - в соответствии с тогдашней имперской логикой и задачами упрочения контроля над коммуникациями и опорными районами. Подобные задачи мотивируют, в частности, широкую практику предоставления и/ или изъятия земель, практику принудительных военно-административных переселений на «вновь указанные места» ⁵⁵.

В 1769 году по военно-политическим обстоятельствам резко обострилась потребность России в надежной коммуникации в Грузию через Дарьяльское ущелье. С началом новой русско-оттоманской войны условия Белградского мирного договора уже формально прекращены.  Отсюда в 1770 году тагаурские (восточно-осетинские) и ингушские (западно-вайнахские) общества вновь обратятся к русским властям на Линии о желательности принятия ими русского подданства ⁵⁶. Будут подготовлены соответствующие «присяги от представителей обществ-соискателей. 

Для ингушей имперская протекция обернется впоследствии не только получением русских гарантий для уже существующих в предгорной полосе поселений/для создания новых ⁵⁷, но потерей части тех земель, которыми они владели или которые контролировали до формирования режима русского протектората в 1770-1780 годы (в том числе – в горной зоне).    

В 1869-1772 годах Вонявин, уже в рамках экспедиции Гюльденштедта, создает две новые, более подробные карты бассейна Сунжи и Терека, с указанием находящихся здесь серебро-свинцовых месторождений. На этих картах впервые будут обозначены аулы Большие и Малые Ингуши, а также аул Заур ⁵⁸. Вероятному авторству Вонявина принадлежит еще одна карта этого периода (около 1769-1770), изображение которой было опубликовано в свое время  Н.В.Волковой («Карта Малой Кабарды, Осетии Ингушетии и Чечни») без указания авторства. 

Карта Вонявина (1769-1770?) показывает альтернативный старой дороге через Моздок вариант коммуникаций из Кизляра к Дарьялу, а именно более короткий маршрут вдоль Сунжи. Вонявиным показаны линейно границы областей/«этнических территорий», через которые проходят «старая» и «новая» дороги в Грузию: а именно - земли  Малой Кабарды, Осетии, Митцджегии ⁶⁰ (вайнахских обществ). Последняя область включает, в частности, локально сгруппированные деревни – Ингушевские, Галашевские, Карабулакские. Карта ясно отражает сдвиг в границах расселения ингушских аулов по Камбилею и Сунже, происшедший после середины 1750-х годов и еще до режима русской протекции с 1770 года7. 

На карте обозначен и аул Заур, в полуверсте ⁶¹ от которого 1784 году будет заложено одно из укреплений на Военно-Грузинской дороге – крепость Владикавказская. Ингуши именуют аул Заурков, кабардинцы называли его Заурокваже ⁶², а  осетинами этот аул, а затем и город, возникший рядом с ним, будет называться Дзауджикау («Дзауга селение») ⁶³. 

[Здесь я, как владикавказский осетин, отвлекусь на политическую ремарку. Заметим, что от этнической атрибуции этого аула, возникшего на краю кабардинской плоскости в 1750-е годы, в современных национальных идеологиях в Северной Осетии и Ингушетии выстраивается обоснование «исконных прав» на Владикавказ. Этот аул определяется по историческим источникам как «киштинский»/ингушский (опись аулов 1780 года ⁶⁴), а также как «осетинское местечко» (в «Дневнике» Штедера в 1781 году ⁶⁵), и как «деревня ингушевская, где живут совместно ингуши и осетинские беглецы… так что село может быть названо осетинским, сколь и ингушским» (у Клапрота в 1807 году ⁶⁶). 

Если вы склонны «атрибутировать» аул в эксклюзивном этническом режиме, например, только как «ингушский» или только как «осетинский», – подразумевая при этом обоснование каких-либо современных коллективных прав, – то вы скорее уже идеолог, а не исследователь. Сама попытка превращения историчных пределов этнически-смешанного расселения в линейные границы между гомогенными «этническими доменами»/коллективной собственностью одного из народов – есть такая идеологическая процедура. Сюжет с аулом Заур является хорошей индикацией различий между пропагандой и исследованием в истории осетино-ингушских отношений.

Современная доминирующая версия в Северной Осетии ⁶⁷ сохраняет преемственность в отношении идеологемы, возникшей в 1930-1940 годы и ставшей после 1944 года формой легитимации тогдашнего официального курса на «стирание» / выталкивание ингушей из истории Владикавказа.  Преобладающая сегодня в Ингушетии версия является реакцией на это затянувшееся выталкивание и попыткой обоснования права на возвращение ингушей в современный Владикавказ (или обоснование права на его часть). Это право определяется следующим образом: «Заурово – ингушский аул, а его земля – часть исторической Ингушетии, и значит Владикавказ, основанный рядом с Заурово, есть ингушский город».  При этом осетины и прочие во Владикавказе оказываются «пришлыми», а ингуши – «хозяевами».  

Насколько такая историко-идеологическая конструкция якобы «исключительно ингушского Заурова → Владикавказа» помогает в этом возвращении ингушей в современный город, с преимущественно осетинским населением, считающим его своей родиной? В этот конкретный город, который никогда в своей истории не был этнически ингушским и никогда не входил в границы Ингушетии как административного или политического образования ⁶⁸?

Вряд ли помогает. Чем чаще в современной Осетии будут слышать эту претензию на исключительную «ингушскую исконность»,  тем дольше будут ингуши выталкиваться из  города и Осетии вообще.  С другой стороны, и для многих горожан (и для Осетии вообще) предстоит углубление рефлексии над реальной историей нашего края, причем не только древней аланской, с катакомбными могильниками ⁶⁹, но и вполне недавней советской и досоветской ⁷⁰.]

(3) Канун инкорпорации в империю: Гюльденштедт и Штедер

Обращаясь к работам Степана Вонявина, мы фактически подходим ко времени Иоганна Антона Гюльденштедта (Gueldenstaedt) и одной из академических и разведывательных экспедиций 1770-х годов, предпринятых по распоряжению  Екатерины II. В 1771 году, еще в период пребывания Гюльденштедта в Грузии ⁷¹, Якоб Штелин (Staehlin) подготавливает «по словесным объявлениям поправленную и снятую российскими инженерами, но еще на меди не вырезанную карту», приложение к своему очерку «Описание Черкесии». 

На этой карте, вероятно, впервые появляется в консолидированном виде, с пунктирным обрамлением линейной границей, область «Ингошовски[е] Кисты». Она отделена от прочих вайнахских обществ, именованных как «Кумыцки[е] Чеченцы» (в тексте очерка у Штелина – карабулаки, чеченцы, [атагинцы и мичиковцы]) ⁷³. На щедром ресурсе Gallica Национальной библиотеки Франции присутствует один из картографических материалов Гюльденштедта, который можно датировать временем его пребывания на Кавказе (т.е. 1770-1773 годами). Фрейм карты покрывает территории от русской границы/ Терской Линии и Пятигорья на севере и до южных границ Картли-Кахетинского царства. Это, вероятно, самая детальная карта Центрального Кавказа 1770-х годов, которая никогда не была опубликована ранее.

Гюльденштедт отражает здесь подробную гидрографию и орографию (различимы несколько высотных поясов), лесную и степную зоны. Несмотря на такое тематическое богатство, карта является прежде всего этнической и «языковой». 

Гюльденштедт указывает в карте отдельные общества — Districtus (дистрикты),  с приписанным каждому обществу одного из девяти языковых  значений, представленных в легенде: а именно – дистрикты/ общества кистинские (d.k.), осетинские (d.o.), грузинские (d.g.), армянские (d.ar.), черкесские (d.ts.), туркоманские (d.tr.),  татарские (d.tt.), лезгинские (d.l.) и абхазские (d.ab.). Таким образом, дистрикты/ общества сгруппированы по языковому признаку в единые «провинции», обрамленные сплошной линейной границей8.   

Из дистриктов, говорящих на «кистинских» [вайнахских] наречиях, составляется единая P.Kistetiae/ провинция Кистетия (на карте показана частично – от дистриктов Wapi и Anguscht на западе и до Sсhabut – на востоке).  Западная граница провинции Кистетия и соседней Осетии различима по правому берегу Терека и выходит к границе с Кабардой у самого выхода Терека на равнину. 

Кабарда, хотя и разделена на Kabarda Major и Minor, но объединена надписью P[rovinciae] Tscherkessiae. Из дистриктов осетинских составляется единая P[rovincia] Osetia, включающая в том числе и осетинские общества в Двалетии/ на севере Картли-Кахетинского царства ⁷⁵.  

Таким образом, используя «объективный», эмпирически доступный критерий, а именно – языковой, Гюльденштедт обнаруживает «границы народов», конструирует гомогенные этнические  территории, надстраивает созданную им предметную реальность – карту языковых/ этнических Провинций – над реальной политической картой, над областями двойственной/ смешанной идентичности, над системой локальных и нередко конфликтующих солидарностей. Будущая Ингушетия на этой лингвистической карте еще не именована таковой категорией и оказывается естественной частью единой кистино-говорящей (нахоязычной) области, иллюстрируя один из возможных, но несостоявшихся политических сценариев в своей истории. 

Уже после смерти Гюльденштедта по его материалам и материалам его экспедиции будет подготовлена и издана «Новая карта Кавказа…» 1787 года,  с дополнениями и в редакции Петра-Симона Палласа (см. ниже) ⁷⁶. Публикации этой «рубежной» карты Гюльденштедта предшествует еще ряд интересных работ этого переломного десятилетия9. (В 1774 году подписан Кючук-Кайнарджийский договор, а в 1783 – Георгиевский трактат о русской протекции над Картли-Кахетинским царством) ⁷⁷.

Показательно противоречивое и компилятивное представление о Кавказе в передовой европейской картографии до публикаций Палласом в 1790-е годы материалов «екатерининских» экспедиций. Отметим здесь знаменитую работу Джованни-Антонио Рицци-Заннони (Rizzi-Zannoni) 1774 года, которая была создана как обзорная карта всего театра Русско-турецкой войны 1768-1774 годов.  По Центральному Кавказу Рицци-Заннони включает, вероятно, все возможные сведения, которые были доступны в этот период французскому МИДу – заказчику карты, включая устаревшие сведения о расположении кабардинских гиляхстановых кабаков на Сунже и Камбилее из карт Чичагова и Фрауендорфа–де Содрэ. 

В этот период Географическим департаментом Петербургской Академии наук подготавливается ряд «губернских» и общих карт для нового атласа Российской Империи. В частности, Иван Трускот создает карту Астраханской губернии (1774) и карту, «представляющую Кубань», где указаны «деревни Унгушеские» ⁷⁹. После заключения Кючук-Кайнарджийского договора 1774 года южная граница империи частично вынесена на Кавказские горы: Астраханская губерния показана уже со включением Большой и Малой Кабарды и вместе с частью горской периферии: бассейн правобережья Сунжи, Аргуна и Аксая [с вайнахскими и кумыкскими обществами] показан в пределах империи.

Здесь Трускот следует также картографическому стандарту в версии русской кавказской границы, определившемуся еще в Атласе 1745 года. Границы губернии по всему ее южному периметру, включая горскую периферию,  показаны четкими линиями, тем самым транслируя в изображение зональной русской границы на Кавказе знаковую/символическую линейную стилистику, характерную для изображения европейских границ или, по меньшей мере,  для  изображения границ «внутренних» губерний самой России. 

Очевидна опора в изображении Трускотом географии Центрального Кавказа (Кабарды и горских обществ) на материалы 1740-60-х. Отсюда и вероятные колебания петербургской «кабинетной» картографии в версии указания южных границ империи ⁸¹. В начале 1780-х годов начинается новый «эмпирический» этап в российском картографическом освоении Центрального Кавказа. В 1781 году офицер русской армии Леонтий Штедер (Staeder) совершает разведывательно-исследовательскую экспедицию в центральные области Кавказа. Цель - составление карты приграничной/ «залинейной» территории и маршрута в Грузию. 

Штедер ведет «Дневник» ⁸² с подробным описанием своего путешествия, посещенных им «залинейных» районов, составляя их общую карту ⁸³, а также топографическую карту маршрута части будущей Военно-грузинской дороги. В апреле-мае 1783 года подготавливается к заключению трактат о протекторате над Грузией, после чего в Тифлис направляется новый русский комиссионер ⁸⁴ полковник Сергей Бурнашев. Одной из задач Бурнашева была рекогносцировка маршрута для перехода из Моздока в Грузию русского воинского контингента (последнее предусматривалось секретным пунктом Георгиевского трактата). Среди карт, уточненных и дополненных в 1783-1784 годах, присутствует и топографическая карта части будущей Военно-Грузинской дороги, подготовленная Штедером. 

Здесь впервые на картах появляется Владикавказская крепость, как последнее из четырех русских укреплений, возводимых в 1783-1784 году на маршруте от Моздока до входа в Терское ущелье/ Дарьял. Военная топография еще не указывает здесь этнических  границ и не представляет их в качестве будущего предмета и, одновременно, инструмента администрирования территорий.  Очевидно, что само заложение цепи русских укреплений от Моздока к Дарьялу будет  прямым следствием имперского упразднения кабардинского владетельного права на эту территорию. Еще меньше цепь русских укреплений зависела от разумений касательно горских  претензий на эту землю или ее использование.

Значительно более известна другая картографическая работа Бурнашева (его общая карта Грузии 1784 года), которая будет трактоваться как самостоятельное и достоверное отражение политической ситуации на этот период. 

Бурнашев показывает Владикавказ, аул Заур, локализацию ингушей и линейную границу области «Осетины» с сомнительным включением в нее и всей горной части [нынешней] Ингушетии. Вместе с тем, эта «политическая» граница, идущая вдоль границы плоскости с горной зоной и по Сунже, показывает, где именно автор карты полагает южные и восточные пределы Кабарды.   

Иначе говоря, из карты очевидно, что Бурнашев не располагал или не счел нужным использовать картографические материалы экспедиции Гюльденштедта. При этом ему были доступны карты Вахушти 1742-1743 годов: фактически, “Генеральная карта Грузинских царств…” Бурнашева 1784 года является некритической  репликой общей карты Грузии/ Кавказа Вахушти 1742 года, с дополненным «политическим» содержанием и данными только по стратегической маршрутной линии Моздок–Владикавказ–Тифлис.

В целом карта воспроизводит представления грузинской политической элиты об общих «исторических» пределах грузинских царств и, соответственно, о пределах территорий, на которые могут быть распространены пункты Георгиевского трактата. Бурнашев, не акцентирует общей границы грузинских царств, как это есть в версии Вахушти, и не показывает, естественно, старой терской границы Российской империи: при этом северная граница Грузии остается у Бурнашева без части ее горского лимитрофного пояса, который ранее включался -  по Орбелиани и Вахушти - в общие пределы Грузии. 

В 1785 году Екатерина II проводит общеимперскую административно-территориальную реформу, в частности, учреждается Кавказское наместничество в составе Кавказской и Астраханской областей с центром в Екатеринограде. Начинается процесс превращения категории «Кавказ» в устойчивый элемент административно-территориальной титулатуры империи. Обратим внимание, что граница империи на Кавказе начинает указываться противоречиво даже на официальных картах. В ряде важных изданий граница показана проходящей по Кубани,  Малке и Тереку ⁸⁷. Иначе говоря, картографически обозначается вопрос о статусе «залинейных земель» (земель горских народов, включая ингушей), включенных в политические границы империи, но не относящихся к ее «гражданским» губерниям. 

В 1787 году публикуется выдающаяся по своему значению карта Гюльденштедта в редакции и с дополнениями акад. Петра-Симона Палласа (Pallas). 

В названии карты термин «Кавказ» со всей отчетливостью используется как «геополитическая» категория, для обозначения региона, а не хребта или горной страны. Отмечены, помимо рельефа и детальной речной сети, основные дороги и политические границы (скорее всего, внесены уже Палласом, как и обозначение самой крепости Владикавказ, показанной в несколько «лишнем шаге» от Терека).  

На этой «рубежной» карте Гюльденштедта-Палласа 1787 года и ее первых «производных» ⁸⁹  я ограничу свой картографический экскурс в материалы по раннему формированию границ еще не именованной Ингушетии. Карта Гюльденштедта-Палласа оставалась влиятельной до создания в 1801-1804 годах знаменитой «Столистовой» («Подробная карта Российской Империи и близ лежащих заграничных владений…») ⁹⁰ и до экспедиции Юлиуса Клапрота на Кавказ в 1807-1808 годах ⁹¹.  «Столистовая», как и карты Клапрота, являются, вероятно, обязательными для представления в рамках исследовательского картографического проекта по истории Центрального Кавказа, – во всяком случае, по периоду, который предшествует началу/ эскалации Кавказской войны в 1817-1818 годах.

(4) Историческая картография и три этапа формирования национальной территории

В заключение этого краткого обзора я снова возвращаюсь к политическим рискам и идеологиям, укутанным в подборку аутентичных карт. М.Албогачиева и В.Бобровников отмечают «неназванность» Ингушетии на карте Гюльденштедта-Палласа 1787 года. Однако Ингушетия не названа, будучи еще не определена в таковом своем категориальном единстве – ни как историко-этнографическая область, ни как административное/ политическое образование.  Вместе с тем, мы четко видим на этой карте собственно Angusсht и Karabulak – два политико-территориальных ядра формирующейся Ингушетии, определенность внешних границ которой будет встроена в военно-административную активность имперских властей. Границы расселения ингушских (плюс частично карабулакских/ орстхоевских) обществ приобретают административный характер и становятся «этнополитическими» в несколько этапов:  

(1) Этап «территориальной определенности/ категоризации  этничности» (1770-1865): превращение этничности в признаваемое властями коллективное право данной этнической группы на землю в ее конкретных границах. Земля, имевшая собственника/ пользователя в лице отдельного владетеля (клана) или локального общества, начинает восприниматься как территория с коллективным собственником нового уровня – «этнической группой»/ народом, который объединяет несколько локальных обществ по признаку общности языка и происхождения. Одновременно и незаметно для себя этот новый коллективный собственник превращается в «пользователя» имперской, якобы «государевой» земли.

На этом этапе происходит формирование института этнической исконности (права общеэтнического, то есть надкланового, надфамильного первовладения) как идеологического механизма оспаривания и противодействия «праву силы», например, реализуемого кабардинскими княжескими рейдами. Существенно, что «право этнического  первовладения» начинает иметь практический смысл в апелляции к новому источнику силы – русскому государству. 

На этом этапе происходит договорно-правовое закрепление и расширение за ингушским обществами/ аулами территорий расселения и хозяйственного использования - с указанием «гарантируемых» империей границ. Отметим здесь, например, договор 1810 года между российскими властями и лояльными (союзными) ингушскими обществами - с целым рядом статей и взаимных обязательств ⁹². Некоторые из этих статей будут отброшены властями уже в 1830-1840 годы, когда лояльность ингушей в ходе Кавказской войны станет представляться ненужной и/ или ненадежной, что приведет к изъятию части «гарантированных» им ранее земель. Драматическим будет изъятие земель уже после окончания войны на Восточном Кавказе – в 1859-1861 годы, с выселением целой группы старых ингушских аулов из нагорной полосы под размещение казачьих станиц. Именно тогда ингушский Ангушт уступит место казачьей станице Тарской.

(2) Этап «административной определенности/ категоризации этничности» (1865-1921): на этом этапе происходит объединение территорий, закрепленных  за ингушскими обществами/ аулами,  в одно административно-территориальное образование, с едиными внешними границами и под отдельной системой управления.  Отметим здесь учреждение округов Военно-народного управления Терской области 1865-1870, в частности - отдельного Ингушского округа. Этот Ингушский округ есть фактически первое административное оформление границ Ингушетии как единой этнополитии в ее отдельности от Чечни. Начинается регулярное использование категории «Ингушетия» как термина для обозначения историко-этнографической области и, отчасти, административно-территориального образования. 

Этот Ингушский военно-народный округ будет в 1870-1905 годах административно поглощен - сначала в «общегражданском», едином с осетинами и частью казаков Владикавказском округе, а с 1881 года в «военно-казачьем» Сунженском отделе Терской области. После 1905 года происходит его фактическое восстановление в качестве отдельного Назрановского округа Терской области, также по сугубо этническому основанию. Назрановский округ 1905-1921 – есть дальнейшая институциализация этнических границ Ингушетии как единого административно-территориального образования.  

(3) Этап «политической категоризации этничности»  в национальной автономии, которая возникла как Назрановский/ Ингушский округ Горской Автономной республики в 1921 году и ставшая Ингушской автономной областью в 1924 году при упразднении Горской АССР. Здесь коллективный этнический пользователь земли формально возвращает себе право «собственника», хозяина и распорядителя национальным территориальным доменом ⁹³. 

В 1930-е годы реализовывалась попытка интеграции – политической, территориальной и идентификационной – ингушей и чеченцев в одной автономии, но она оказалась несостоятельной.  Вероятно, «окно возможностей» было упущено: для такой общевайнахской интеграции уже/ еще не имелось достаточных институциональных оснований – необходимого общего для чеченцев и ингушей ядра хозяйственного и политического «тяготения», общей политической элиты.  

Ингуши определяются в своем идентификационном различении с чеченцами - то есть как консолидированный и отдельный от чеченцев народ - в качестве контрагента российских военно-административных и колонизационных кампаний XVIII-XIX веков.  В частности, важную роль в консолидации этой отличительности ингушей от чеченцев в XIX веке сыграло «полярное» тяготение - первых к Владикавказу, вторых – к Грозному; близость/ соседство к Владикавказу исторического ядра Ингушетии,  продолжительное включение ингушских обществ во Владикавказский округ. После окончания Кавказской войны «отрыв» ингушей от общевайнахского этнического массива будет критически форсирован ослаблением карабулакской/ орстхойской «сунженской» связки внутри этого массива (из-за выселения большинства карабулаков в Оттоманскую империю в 1865 году).  

История границ Ингушетии не может не отражать всей этой идентификационной истории, в частности – внутренней консолидации и этнического самоопределения ингушей в общевайнахском/ общечеченском пространстве. Отсюда исторические границы Ингушетии – если понимать их как общую границу расселения обществ, в отношении которых вы устанавливаете их [обще]ингушскую идентичность – есть неизбежно процесс ретроспективного конструирования этой общеингушской идентичности. 

Границы исторического расселения ингушей имели не всегда разделяющий/ «эксклюзивный» характер не только на чеченском/ орстхоевском востоке нынешней Ингушетии, но и на ее осетинском западе. История границ Ингушетии в XVIII-XIX веках – это одновременно история «линейного» размежевания с соседними осетинскими обществами, в том числе - через разрушение общего с осетинами пространства в горной зоне по Тереку, затем - через конфликтное соседство на предгорных равнинах бывшей Малой Кабарды и, уже в советское время, через новое «вынужденное» соседство в селах современного Пригородного района Северной Осетии/ Владикавказе. 

На равнинном, малокабардинском севере современной Ингушетии в XVIII-XIX веках происходило значительное расширение ареала ингушского расселения – вплоть до берега Курпа, Терского хребта и моздокской степи. На фоне этого расширения, оказались временно оставлены земли карабулаков на средней Сунже ⁹⁴ и земли ингушей на верхней Сунже и Кумбилеевке ⁹⁵, которые попали в полосу учреждаемых здесь в 1840-е и 1850-е годы казачьих станиц. Эти «временно оставленные земли» будут в XX веке в значительной степени возвращены в ареал расселения ингушей, но в последнем случае (верхняя Сунжа и Камбилеевка) окажутся зоной вынужденного и конфликтного соседства с осетинами, общей родиной уже нескольких современных поколений ингушей и осетин. 

[В последнем случае, очевидно, что никакая современная реалистичная стратегия преодоления  исторических несправедливостей не может игнорировать этого состоявшегося факта и строиться на идеологеме возвращения «исконных границ» и утерянных этнически гомогенных территорий. Одновременно, не является реалистичной и стратегия консервации последствий исторических несправедливостей, с воспроизводством политических барьеров и отчуждением части населения.

Очевидно, однако, что подобные оценки касательно стратегий - относительны: один политический реализм опирается на разумение общего гражданства, общих интересов в единой многонациональной стране. Для другого «реализма» – мудростью является именование соседей «чумой», а желанной моделью наверняка мыслятся «этнически чистые» (очищенные от «чумы») «исконные» и правильно «демаркированные» территории. Но тогда и сами перспективы соседства не ожидайте особенно приветливыми.]

Историческая картография в целом помогает политическому реализму: например, увидеть, как менялись границы этнического расселения,  как эти границы превращались в административные и политические – на различных этапах от установления российской протекции над регионом до формирования здесь фиксированных империей «национальных» территорий, их объединения в административные округа и до появления советских национальных автономий/ республик. 

Исследовательский риск здесь состоит в избирательной подпитке представлений о том, какие именно из менявшихся границ – этнического расселения, единого администрирования этих территорий или их политического объединения как национальной автономии - следует считать основанием для современных политических требований. И следует ли считать их основанием для современной политики вообще? В частности, когда вы пытаетесь представлять («демаркировать») границы исторического расселения ингушей как основание для современных политических границ Ингушетии, есть риск вполне определенного звучания ваших академических штудий - как весьма далеких от действительно конструктивного реализма. 

Очевидно, что «каноническая» целостная Ингушетия – в тех политических границах, какие рисуются сегодня для митингов и пропаганды ⁹⁶ - никогда ранее не существовала. Этот канонический образ якобы исконной целостности есть политическое требование именно новой Ингушетии. Исследовательский и медийный проект об «истории границ Ингушетии» ⁹⁷, если таковой проект не добавит критической рефлексии в эти требования, представляется мне их интегральной частью, то есть – частью пропаганды. 

Пропаганда «исконных этнических границ» есть утверждение исключительной важности иерархии «хозяев vs гостей», «коренных vs пришлых». Для случая Ингушетии и ее соседей подобная пропаганда обещает быть прямым препятствованием тому нормальному гражданскому процессу, когда границы исторического расселения ингушей (в том числе – границы их современного расселения), то есть – границы Ингушетии в историческом и человеческом смысле, перестают «намертво» зависеть от ее нынешних административных границ.    

Владикавказ, 2019-2021 г.г.  

Приложение

В Приложение включены 9 карт-реконструкций (авторских версий/прочтений) некоторых из исторических карт, упоминаемых в настоящей статье.

Делиль (1723). Карта стран, окружающих Каспийское море...

Гарсеванишвили и Херхеулидзе ? (1733). Карта реки Терку…

Чичагов (1744). Карта Большой и Малой Кабарды...

Фрауендорф – де Содрэ (1755, 1766). Карта Кабарды…

Вонявин (1768-1772). [Карты месторождений].

Вонявин? (1769-1770?). [Карта Малой Кабарды].

Гюльденштедт (1771-1773?). Карта части Кавказа…

Вахушти Багратиони (1735-1743). Атлас Грузии...

Гюльденштедт - Паллас (1787). Новая карта Кавказа...

1. Албогачиева М.С.-Г. и Бобровников В.О.  История границ Ингушетии: 1770-е – 2010-е гг. «Кавказский Узел»: 2021. К этому же проекту можно, наверно, отнести работу: Албогачиева М.С.-Г. Демаркация границ Ингушетии // Горы и границы. СПб., 2015
2. Аутентичной или «настоящей» исторической картой (в отличие от реконструкций) будем считать работу, созданную в исторических рамках той эпохи, которую она представляет
3. Галчян Р. и Уокер К. Армения в мировой картографии. Ереван, 2015
4. Хотко С.Х. Открытие Черкесии: Картографические источники XIV-XIX века. Майкоп, 2015
5. Из российских ресурсов отмечу здесь замечательный портал «ЭтоМесто» (www.etomesto.ru)
6. Политико-правовой механизм установления границы Республики Ингушетия с Чеченской республикой в 2018 году послужил мотивом протестных выступлений в Ингушетии, где обозначился конфликт  между общественными объединениями и частью управленческого  корпуса Ингушетии с одной стороны и другой частью этого корпуса во главе с руководителем Ингушетии, а также институтами федеральной власти.
7. Албогачиева М.С.-Г. Демаркация границ Ингушетии. С.168
8. В частности, академическое издание «Ингуши» из серии «Народы и культуры» в небольшом ряду своих картографических приложений не включает карту современной Республики Ингушетия, но содержит карту Ингушской автономной области 1926 года и еще ряд других картографических материалов См.: Ингуши / отв. ред. М.С.-Г.Албогачиева, А.М.Мартазанов, Л.Т.Соловьева; Ин-т этнологии и антропологии им. Н.Н.Миклухо-Маклая РАН; Ингушский государственный университет. М. 2013. Показательна  реакция акад. В.А.Тишкова – редактора серии – на мнение о том, что данное академическое издание вовлечено в картографическую пропаганду ресентимента (см. http://iea-ras.ru/index.php?go=News&in=view&id=227). Ведущий в стране теоретик конструктивизма, много сделавший для концептуального протрезвления постсоветской этнологии,  критик национализма и разного рода внеисторических построений (вроде «истинных границ»), «не видит», как избирательная подборка карт и карты вообще могут выступать актами политического конструирования и формой идеологической «проработки» национального самосознания, его «разогрева».
9. Например, вот так: Костоев Х. «Осетинская чума на исторической родине ингушей». Назрань, 2012
10. Например, здесь: Газиков Б.Д. Кабардинские завоевания в Ингушетии во второй половине XVI века // Взгляд в прошлое. Назрань, 2002. Тема «кабардинских завоеваний в Ингушетии» затронута мной в статье: Присоединение Кабарды к русскому государству как историко-идеологический и картографический сюжет // Бюллетень Владикавказского института управления, №44. 2014. Есть на сайте www.academia.edu
11. См.: Албогачиева М.С.-Г. и Бобровников В.О.  История границ Ингушетии: 1770-е – 2010-е гг. С.5
12. Пять из шести станиц бывшего Сунженского округа, отошедших при упразднении округа к Чеченской АО в 1929 году, сегодня входят в состав Республики Ингушетия (Вознесенская, Слепцовская/ Сунжа, Карабулакская, Троицкая и Нестеровская)
13. Именно такая точка зрения на «размежевание» долгое время оставалась преобладающей в экспертном сообществе Чеченской республики. См. например, Умхаев Х. Административная граница: мифы и реальность // «Вести Республики». 18 сентября 2012; Муртазалиев В. Историко-юридические аспекты определения административной границы между Чеченской Республикой и Республикой Ингушетия - https://grozny-inform.ru/news/society/41293/. См. карту Чеченской АО по состоянию на 1930 год, например, здесь:   http://www.etomesto.ru/map-kuban_chechnya_1930/
14. Идеологема «России-мачехи», которая угнетает одни народы и лелеет другие – избранные
15. По истории картографии Кавказа существует огромный массив литературы. Из обзорных работ по российской картографии Центрального Кавказа, имеющей непосредственное отношение к теме границ Ингушетии, см. Картоев М.М. Картографические источники по истории Северокавказского региона в Военно-ученом архиве РГВИА (вторая половина XVIII века – 60-е годы XIX века) // Вестник РГГУ. Серия «История. Филология. Культурология. Востоковедение». №4. 2008
16. План крепости Владикавказ с цитаделью. Проект обер-квартирмейстера подполковника Иоганна Фохта. 1784
17. Neue Carte des Caucasus groestentheils aus Gueldenstaedts nachgelassenen hardschriftlichen Entwiirfen zufammengesert //  Reisen durch Russland und im Caucasischen Gebuerge: Auf Befehl der Russisch-Kayserlichen Akademie der Wissenschaften herausgegeben von P.S. Pallas: 2 Bd. St.-Ptb. 1787-1791
18. «Линия» есть несущая структура русской границы, состоящая из цепи станиц и военных укреплений
19. Анализ карты см. здесь: Виноградов В.Б., Магомадова Г.С. Первая русская карта Северного Кавказа// Вопросы истории.  1976. №1
20. Изображение карты доступно здесь: http://www.vostlit.narod.ru/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XVI/Russ_Kab_otn_1/1.JPG
21. Carte des pays voisins de la Mer Caspienne dressée pour l'usage du Roy sur la carte de cette mer faite par l'ordre du Czar, sur les mémoires manuscrits de Soskam-Sabbas prince de Géorgie, sur ceux de Mrs Crusius, Zurabek et Fabritius, ambassadeurs à la cour de Perse
22. Картографическая щедрость или, точнее, политические инвестиции русского царя, сделанные в 1722 году и связанные с итогами его визита в Парижскую академию в 1717 году. Русская карта Каспия 1722 года будет отражать результаты текущих исследований береговой линии Каспия, сделанных по указанию Петра I, начиная с 1705 года и особенно  в 1721-1722 годах (Ван-Верден и Соймонов)
23. Изображение доступно здесь: https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b8593050m.r=Caspienne%20Caspienne?rk=128756;0
24. http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XVIII/1720-1740/Dok_vzaim_gruz_sev_kavk/1-20/6.htm
25. Карта реки Терека, части Малой Кабарды и Грузии, присланная при реляции ген. В. Я. Левашова от 27 января в Коллегию иностранных дел // Гамрекели В.Н. Документы по взаимоотношениям Грузии с Северным Кавказом. Тбилиси, 1968. Док. № 16. С. 118-119.
26. На карте «кабак Бар[у]ко» (кабак – это селение). Отметим, что составитель издания документов В.Н.Гамрекели предлагает здесь ошибочное, как мне кажется, прочтение – «кабак Балта». См.: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XVIII/1720-1740/Dok_vzaim_gruz_sev_kavk/1-20/16.htm. В 1745 году, когда Борукокваже будет уже расположен западнее – близ устья Куртатинского ущелья, возле него будет основано т.н. «Осетинское подворье» – русский миссионерский аванпост на Центральном Кавказе
27. Оба «кабака» (то есть, селения/ «кваже») – Таусултановой Кабарды. Отмечу, что в современной историко-идеологической литературе есть попытка вайнахской, орстхойской атрибуции этого населенного пункта. См. Эльмурзаев А. Арстхой // Жизнь национальностей. №3. 2012. С.11. Однако траектория последующих переселений этого аула/ группы аулов, которая прослеживается по более поздним картам, определенно говорит о сомнительности такой версии.  Да и сама карта 1733 года прямо обозначает Алимурзин кабак как «часть Малой Кабарды».
28. Вместе с тем,  дефиле Камбилея в районе будущих Малых Ингушей (Шолхи, сейчас здесь село Октябрьское Северной Осетии) уже вероятно использовалось в 1730-1740 годы жителями Ангушта/ аул «Большие Ингуши» в хозяйственных целях, - чересполосно и конфликтно с расположенными рядом кабаками Шолоховой/ Таусултановой Кабарды.
29. Изображения здесь: Вахушти Багратиони. Атлас Грузии. Тбилиси, 1997 (на груз. яз.). По картографии Вахушти см.: Маруашвили Л.И. Вахушти Багратиони, его предшественники и современники. М. 1956; Маруашвили Л.И. Элементы исторической географии в трудах Вахушти Багратиони. Тбилиси, 1973
30. Это заметно по сдвигу в собственно географической основе и контуру Каспия между корпусом карт/ атласами Вахушти 1735 года и 1742-1743 годов, когда проявляется его знакомство с материалами  экспедиций Карла Ван-Вердена и Федора Соймонова, а также работами Иоганна Гербера по прикаспийским областям.
31. Например, карты [Армении] Иеремии Кемурджяна 1691 года или грузинской «карты царя Александра» 1738 года, представляющей Имеретию
32. Административно-политический характер карты Вахушти и ее стилевое созвучие с общеевропейской картографией выражены,  в частности, в размещении гербов земель, входящих или входивших в состав Грузии. Как отмечал М.Броссэ, «на этой [общей] карте изображены 16 гербов всех частей бывшего грузинского царства». Броссе М.И. О бумагах астронома Делиля, хранящихся в архиве Императорского русского географического общества. СПб., 1852
33. Изображение карты доступно здесь: Вахушти Багратиони. Атлас Грузии. Тбилиси, 1997 (на груз. яз.).
34. Изображение карты доступно здесь: https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b53052941z.r=Georgie?rk=128756;0
35. Изображение карты: Вахушти Багратиони. Атлас Грузии. Тбилиси, 1997 (на груз. яз.).
36. Вообще заметен неодинаковый уровень осведомленности Вахушти о различных горских областях, включая и горские области собственно Грузии. По горскому поясу наиболее детальной информацией он владеет об Осетии и районах, примыкающих к Дарьяльскому ущелью.
37. Вахушти. География Грузии.  Тифлис. 1904
38. Атлас Российской, состоящий из девятнадцати специальных карт, представляющих Всероссийскую империю с пограничными землями, сочинённый по правилам географическим и новейшим обсервациям, с приложенною при том Генеральною картою великия сея империи, старанием и трудами Императорской академии наук. СПб., 1745
39. Карта №11 из Атласа 1745 года, над которой непосредственно работал сам Жозеф-Никола Делиль,  отчетливо несет следы влияния Вахушти: большинство топонимов/ этнонимов переданы в их грузинской форме: Apkhazebi/ Apkazebi, Odichi/Odiszi, Baseiani, Ovseti, Glighvi/Glichwi, Tchachani/Czatchni, Tucheti и так далее. При этом Tchachani из Вахушти стало Czatchni и неудачно транслитерировано как Чатх-ни в русской версии атласа, хотя термин «чеченцы» уже хорошо знаком русским властям. Toucheti у Вахушти → Делиля оказалось затем транслитерировано как Тухети, при давнем наличии в русских источниках термина Тушинская земля. Грузинское Ovseti  перекочевало в двуязычное издание Атласа 1745 года c опечаткой Ouseti/ Усети,  вернувшись в поздние версии атласа уже в транслитерации с русского в виде Useti.  Все это говорит об отсутствии должной русскоязычной редактуры при транслитерации топонимов из Вахушти после отъезда младшего Делиля из России.
40. Экспликация здесь: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XVI/Russ_Kab_otn_2/81-100/93.htm
41. Изображение карты доступно здесь: http://www.vostlit.narod.ru/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XVI/Russ_Kab_otn_1/2.JPG
42. Для последующих исследовательских гипотез и идеологических «демаркаций» можно предложить и более широкий перечень  вероятных примеров живой топонимической памяти: от Шолох ⭢ Шолха и до Ендаров⭢ Яндаре и  Инароков⭢ Инарки.  И для Северной Осетии уместно обратить внимание на адыгский/ кабардинский топонимической слой в целом ряде случаев, включая общеизвестные (как Моздок) или малоизвестные, но также вполне документированные: узденская фамилия Елыхуэй/ Елтухов (в русской бюрократической обработке «Эльхотов») ⭢ Эльхотово.
43. «Desert qu'habitent les Calmucs qui sont sous la domination Russienne». Изображение карты размещено на ресурсе Национальной библиотеки Франции: https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b5963018x.r=Kalmuks?rk=21459;2
44. Штедер в 1781 году будет полагать такой исход состоявшимся за 50 лет до его посещения этих мест
45. Карта Чичагова 1744 года будет оставаться влиятельной в ряде известных работ вплоть до 1770-1780 годов и даже позже (см. далее карту Рицци-Заннони 1774 года)
46. «Генеральная карта, содержащая Черное, Азовское и Каспийское моря, реки Терек, Куму, Кубань, части империй Русской и Турецкой, а также владения турецкие, грузинские, осетинские и азиатских народностей». Отдел рукописей Библиотеки Академии наук СССР (ОР БАН), № 382
47. Карта, начатая Фрауендорфом, показывает ситуацию около 1752-1755 (а частично и более архаичную). Де Содрэ дополняет карту некоторыми важнейшими данными по состоянию как минимум на время основания Моздока в 1762 году.
48. «Carte générale des païs renfermés entre la Mer Noire, celle d'Azof et la mer Caspienne, on y trouve une partie des Empires de Russie, de Turquie et de Perse, la grande et petite Kabardie, le cours des Fleuves Terek, Juncha et Kuban, les nations des Grusimiens, des Asetiens, Signanis Ledsingsis & c. / par Mr de Frawendorff, brigadier et commandant dans la forteresse de Kistar en 1755 ; projettée, dessinée et augmentée par Chs Gaullard de Saudray en 1766». https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b59627930?rk=21459;2
49. Одновременно завершается определенная этнизация этой политии: категория «чеченцы» не просто обозначает жителей Чечен-аула и Чеченского феодального владения (в ряду других территориальных образований на равнине: брагунцы, андреевцы/ эндирейцы, аксайцы, костековцы и др.), но привязывается  к доминанте конкретных горских/ вайнахских обществ, их фамильно-территориальных групп происхождения.
50. Изображение доступно здесь: http://www.vostlit.narod.ru/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XVIII/1760-1780/Osv_bogatstv_osetii/1.JPG
51. Эти «полосы-сектора» ингушского и осетинского расселения лежат на «плоскости», непосредственно примыкающей к горам и считающейся владением Малой Кабарды. Иначе говоря, российские власти уже в 1768 году и, возможно, ранее фактически перестают рассматривать территорию Кабарды в соответствии со статьями Белградского мира 1739 года и ее статусом «нейтрального барьера»
52. Из наиболее влиятельных карт отмечу следующие: Reinecke, Johann Matthias (1802). Charte von Laender am Caucasus; Максимович, Александр (1823). Карта Кавказских земель… (Изд. Семена Броневского); Военно-топографическая карта Кавказского края (1847); Berghaus, Heinrich (1848). Die Voelker des Kaukasus
53. Впрочем, кабардинцы различают Kušxa по отдельным обществам. Кабардинское Kušxa аналогично кумыкскому/ тюркскому Taulu/ тавлинцы в Дагестане
54. См. сдерживающую реакцию Коллегии иностранных дел в лице А.И.Остермана на политику установления протекции над горскими обществами, номинально подвластными Кабарде, в период до 1774 года: Русско-осетинские отношения в XVIII веке. Том 2. Док. № 81; №144. Орджоникидзе, 1976
55. Изначальная русская  «синхронная» протекция над осетинскими и ингушскими обществами – в их земельных интересах на кабардинской равнине – окажется в итоге двумя разными и взаимно конфликтными «историями»
56. Как известно, обращения горских обществ о русской протекции имели место и раньше: в частности, с 1749-1752 годов
57. Договоры 1770 и 1810 годов
58. (1) «Примерный план найденным вновь в Кафказких горах по реке Асае блейгленцовым серебреным и свинцовым, также и купферкисовым содержащим частию медь рудам» (ЦГАДА, ф. 271, оп. 6, № 351/815); (2) «Примерный план, учиненный маркшейдером Степаном Вонявиным, будучи в секретной экспедиции в Кавказских горах 1768, также, и в нынешнем 1772 годах, найденным там металлическим рудам» (ЦГАДА, ф. 271, оп. 6, № 352/816). Анализ этих работ и изображение одной из них  см.: Гольденберг Л.А. Карты Северного Кавказа(1768—1772 гг.) и «Краткое изъяснение или опыт моего знания о горном деле» (1767) С.Л. Вонявина // Очерки истории геологических знаний. Вып. 8. М. 1959
59. Приложение к работе: Волкова Н.В. Этнический состав населения Северного Кавказа в XVIII — начале XX в. Москва: "Наука", 1974.
60. Этноним восходит к кумыкскому «Мичигиш», обозначавшему вайнахское население по р.Мичик (она же – р.Мышинка/ Мшанка)
61. Судя по плану крепости Иоганна Фохта 1784 года. Есть и другие оценки расстояния между аулом и крепостью, которые отражают возможные сдвиги в расположении самого Заурово
62. Отсюда топонимический «обрывок» в виде «Saukwa» у Клапрота
63. Есть иная точка зрения, утверждающая что Заурово и Дзауджикау – два разных аула. Эта версия не представляется мне обоснованной
64. Русско-осетинские отношения в XVIII веке. Том 2. Док. № 143. Орджоникидзе, 1976
65. Штедер, правда, не проясняет, как именно он различает осетин и ингушей, прибыв в это «первое [на его маршруте] осетинское местечко». Не ясно, различает ли он их вообще в описании жителей Дарьяльского ущелья.
66. Клапрот называет «беглецами» представителей зависимых сословий, ушедших на равнину от «своих»/ осетинских владетельных фамилий в горах, а также, вероятно, переселенцев из осетино-ингушских аулов Джераховского общества. Полагаю, что основой осетинского населения Заурова аулы были все же свободные общинники из Тагаурского общества.
67. А именно: основание аула осетином Дзаугом Бугуловым; при этом присутствие ингушей в изначальной истории Заурово не упоминается
68. Первым «общеингушским» административно-территориальным образованием является Ингушский военно-народный округ 1865-1870 года. Политико-административным образованием Ингушетия становится только в 1921 году с созданием Ингушского округа Горской АССР и Ингушской автономной области в 1924 году.
69. Городу две тысячи лет? // Северная Осетия, 2018, 28 февраля
70. Владикавказ/ Орджоникидзе стал частью Северной Осетии как национального политико-административного образования в 1933 году. В 1921-1933 город административно представляет самостоятельную единицу – сначала как столица Горской АССР, затем как общий центр Северо-Осетинской и Ингушской автономных областей, а также Сунженского (казачьего) округа, причем – экстерриториально самих  этих образований. До 1921 Владикавказ – центр Терской области, преимущественно русский по составу населения, но административно - в пределах Владикавказского округа, который включает в 1881-1921 годы почти исключительно земли осетинских аулов и, таким образом, фактически выступает «общеосетинским» административно-территориальным образованием (помимо Владикавказа, в составе округа нескольких «смешанных» сел по Тереку и две немецких колонии). В 1871-1881 годы Владикавказский округ носит «общегражданский» характер и включает осетинские, ингушские аулы и часть казачьих станиц. В 1865-1971 – город в границах Осетинского военно-народного округа. До 1865 года – в границах Военно-Осетинского/ Владикавказского округа, который составлялся не по этническому/ племенному принципу, но в соответствии с критериями оперативности военно-административного управления территориями.
71. И, вероятно, вне влияния собранных им материалов
72. Изображение карты доступно здесь: http://rcin.org.pl/dlibra/doccontent?id=46888&from=FBC
73. Штелин Я. Описание Черкесии // Кавказ: Европейские дневники XIII–XVIII веков. Нальчик, 2010; http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XVIII/1760-1780/Stelin_Jakob/text1.htm
74. Полное название: «Mappa fundamentalis partem Caucasi inter mare Capium et nigrum mediam, cum promontoriis et septentrionali et australi atque cum facie septentrionali, promontorii septentrionalis Araratici sistens, sub felicissimis Augustissimae-Russorum Catharinae Secundae auspiciis, in peregrinatione physica concinata/per Doctorem Antonium Johannem Gueldenstaedt».https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b53032903k/f1.zoom.r=Caucase.langEN 
75. Карта остается неизбежно неточной в деталях: в частности, аул Golet [Гелат, Гвилети] в Дарьяльском ущелье  отнесен к  провинции Осетия, хотя это – грузинская область Хеви, а его жители – ингуши. В то же время смешанное осетинское/ ингушское население в обществе Джерах на правом берегу Терека никак не отмечено.
76. Отметим также его карту с указанием крепостей учреждаемой Азово-Моздокской Линии (заложенных в местах, большей частью точно совпадающих с определенными Гюльденштедтом во время его экспедиции в 1770 году). Gueldenstaedt (1778). Carte der neven zwischen dem Terek-Flusse und dem asowischen Meere gezogenen Grenz-Linie des russischen Reichs.
77. Кючук-Кайнарджийский договор фактически обеспечивал международно-правовое признание российского суверенитета над Большой и Малой Кабардой
78. Carte De La Partie Septentrionale de L’Empire Otoman Contentant la Crimee, la Moldavie, la Valakie, la Bulgarie, avec la Nouvelle Russie, les Gouvernement d'Astracan, et de Voronez, les Tartares, Cosques &c Par le Sr. Rizzi Zannoni… Paris, 1774. Изображение доступно здесь: https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b59628013. Данной картой будет пользоваться и Ю.Клапрот во время своего путешествия на Кавказ в 1807-1808 годах.
79. Изображения доступны здесь: http://resolver.sub.uni-goettingen.de/purl?PPN352797509, а также на ресурсе Российской национальной библиотеки:  http://primo.nlr.ru. Иван Трускот/ Трескот (Johann/ John Truscott) возглавляет в эти годы департамент, Кирилл Фролов и Ефим Худяков – граверы департамента.
80. Изображение доступно на ресурсе Российской национальной библиотеки: http://leb.nlr.ru/fullpage/6093
81. Если сравнить их версию в картах Астраханской губернии и Кубани
82. Tagebuch einer Reise die im Jahr 1781 von der Graenzfestung Mosdok nach dem innern Caucasus unternommen worden. Издание «Дневника» доступно здесь: http://elib.shpl.ru
83. Карта пограничной линии Российской империи между Каспийским и Азовским морями и земли близ линии лежащей. РГВИА. Ф. 846. Военно-ученый архив. Оп. 16. Д. 25675
84. Нечто вроде «посла по особым поручениям»
85. Изображение карты размещено в издании: Таутиев К. Исторический атлас Владикавказа: 1784-2016. Владикавказ, 2016.
86. Оригинал карты хранится в Центральном государственном историческом архиве в Москве (ф. ВУА, № 20477). Карта Грузии Бурнашева сопровождает курское издание его записок о Грузии: Бурнашев С.П. Картина Грузии, или Описание политического состояния Царств Карталинского и Кахетинского, сделанное пребывающим при Его Высочестве царе Карталинском и Кахетинском Ираклии Теймуразовиче полковником и кавалером Бурнашевым в Тифлисе в 1786. Курск, 1793.  Фрагмент изображения карты заимствован с сайта Государственного Архива Грузии.
87. См. например, Д.Петин (1785). Генеральная карта Российской империи с разделением на новоучрежденные губернии и уезды.
88. Gueldenstaedt J.A. Neue Carte des Caucasus groestentheils aus Gueldenstaedts nachgelassenen hardschriftlichen Entwiirfen zufammengesert // Reisen durch Russland und im Caucasischen Gebuerge: Auf Befehl der Russisch-Kayserlichen Akademie der Wissenschaften herausgegeben von P.S. Pallas: 2 Bd. St.-Ptb. 1787-1791. 
89. Колорированное производное карты Гюльденштедта-Палласа 1787 года см. как приложение к работе Джорджа Эллиса «Памятка к карте стран, лежащих между Черным морем и Каспием…» (Ellis, George. Memoir of a map of the countries comprehended between the Black Sea and the Caspian; with an account of the Caucasian nations, and vocabularies of their languages. L. 1788). Карта Гюльденштедта окажет влияние и на работы по Кавказу Веймарского института географии (подготовленные в период его основания): см. Reinecke, Johann Matthias. Charte von Laender am Caucasus. Weimar, 1801 и последующие переиздания. Влияние карты заметно непосредственно в изданиях работ самого Палласа – см. Гайслер Х. [Geissler]. Карта страны, лежащей между Каспийским и Черным морем // [Атлас иллюстраций к изданию:] Pallas, P.S. Bemerkungen auf einer Reise in die suedlichen Statthalterschaften des russischen Reichs in den Jahren 1793 und 1794. Leipzig, 1798. Доступна ее французская версия: https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b8495398v
90. В сети есть электронная версия издания 1816 года (http://www.etomesto.ru/map-atlas_1816/)
91. Карты, подготовленные Клапротом по итогам экспедиций, опираются на карту Рицци-Заннони 1774 года и русскую «Столистовую» 1804 года, но значительно уточняют и обогащают их. См. карты Клапрота в издании: Reise in den Kaukasus und nach Georgien unternommen in den Jahren 1807 und 1808 auf Veranstaltung der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften zu St.Petersburg, enthaltend eine vollstaendige Beschreibung der kaukasischen Laender und ihrer Bewohner. Halle, 1812-1814. См. также во французском издании: Carte de la Georgie et du Pays des Ossetes, Tcherkesses et Mitzdcheghi // Voyage au mont Caucase et en Géorgie. Tome 1, par M. Jules Klaproth. Paris, 1823.
92. Вплоть до обязательства от ингушей не принимать ислам
93. Указанные условные три этапа формирования национальной территории могут быть «операционально» представлены/ различены средствами политической картографии следующим образом: (1) [расселение]  реконструкция ареала этнического расселения в его сложной идентификационной структуре – на фоне административных/ политических границ, зачастую игнорирующих  эту «этническую географию»; (2) [расселение и единая управленческая объектность] реконструкция ареала расселения и административных/ политических границ, в которых формируется управление неким ареалом как единой территорией, то есть с истолковательным/ вариативным учетом этнических границ; (3) [расселение и единая политическая субъектность] реконструкция ареала расселения и административных/ политических границ, в которых этническая группа представлена уже как единый политический субъект – консолидированный «владелец» национальной территории, обладатель этого историко-географического «тела нации».
94. В значительной мере – это сегодня Сунженский район Республики Ингушетия
95. В значительной мере – это сегодня Пригородный район Республики Северная Осетия-Алания
96. См., например, карта «Ингушетия до 1944 года», используемая в материале «Кавказского узла»: «Исса Кодзоев рассказал о потерянных с 1944 года ингушами землях» (https://www.kavkaz-uzel.eu/articles/326446)
97. Албогачиева М.С.-Г. и Бобровников В.О.  История границ Ингушетии: 1770-е – 2010-е гг. «Кавказский Узел»: 2021